Цветы абсурда

Принято считать, что «нормальный» – это тот, кто стремится к тому же, что и все остальные. Слово «нормальный» открылось мне в этом смысле после общения с одной, безусловно «нормальной», особой. Однажды она заявила, что ни один нормальный человек не будет сознательно заниматься саморазрушением, а напротив, если случится трагедия, попытается «адаптироваться» к сложившимся обстоятельствам. Этого не сделала ее подруга, потеряв любимого человека (по истечении года глубина ее горя нисколько не уменьшилась), и «нормальная» барышня заклеймила ее: это болезнь…

Все нормальные люди стремятся к счастью. Только в терминах «счастье» – «несчастье» оценивается тривиальным сознанием последовательность сменяющих друг друга опытов (носители тривиального сознания – это как раз те самые «нормальные» люди). При этом «нормальные» всячески пытаются избежать того состояния, которое называют «несчастьем».

Некоторые возрастные трудности обычно объясняются как неспособность подросткового сознания адаптироваться к окружающему миру… И действительно, все страдания проистекают от неспособности к самоотречению, лежащему в основе подобной «адаптации». Есть ты (Дух) и мир («материя», противостоящее духу) – и между вами борьба. Большинство отказывается от неравной борьбы и «прогибается под», становится вещами среди вещей. У подростков трудности возникают как раз в оттого, что они еще не научились лгать самим себе, предавать себя, жить в неподлинности – «адаптироваться», иными словами.

У «адаптировавшихся» не бывает комплексов, потому что их научили принимать себя такими, какие они есть, – даже тупыми, злобными, тривиальными уродами. А что такого? Это ведь проще, чем осознанное преодоление неуверенности и боли неизбежного саморазрушения, которое сопутствует освобождению от нравственных нечистот.

У таких людей не бывает поражений и неудач. Любые недостатки они умело подают как достоинства, а неудачи стирают из памяти, как ненужный файл из памяти цифровой техники. В этом, кстати, есть что-то от христианской морали всепрощения: прощая обиду, ты освобождаешься от боли – и тебе опять «хо-ро-шо!». Жизнь продолжается! Ты отказываешься от себя, потому что тот, кто нанес тебе оскорбление, уже отменил тебя как некоторую потенцию к актуализации, а вместе с тобой и возможность развития мира по твоему проекту, и ты малодушно соглашаешься с этим.

Интересно, однако, как тривиальное сознание адаптируется к библейской «мудрости»: оно отменяет обиду – свое ощущение обиды, себя как «переживающего», отменяет свою рану и свою боль, но не отменяет объект своей ненависти, потому что не отказывается от жажды мести. Оно и здесь блюдет свою выгоду – оно ни в чем себя не ущемляет.

Но в этике всепрощения есть то, что недоступно тривиальному сознанию, – это нетривиальное высокомерие. Высокомерие прощения – это высокомерие снисхождения по отношению к существу, обделенному Богом. Осознав это, невозможно прощать своих близких, потому что подобное прощение, как всякое презрение, есть знак отмены, который мы «ставим на…».

Нетривиальная личность живет не столько «по ту сторону добра и зла», сколько по ту сторону «счастья – несчастья», ясно осознавая, что существует только одно несчастье – отсутствие уникального жизненного опыта и ощущений, которые способны мобилизовать нас не к адаптации, а к творческому преодолению дисгармонии между этими ощущениями.

Жить, а не существовать – значит творить беззвучную музыку, возникающую, когда в хаос диссонирующих звуков, обрывков представлений сознания, вносится некое организующее начало, вторгается воля преображения. Когда мы придаем хаосу смысл, он перестает быть хаосом.

При таком понимании творчества всякое искусство есть музыка – в том числе искусство быть живым. Ее, эту музыку, неспособно созидать и даже слышать тривиальное сознание, которое не преображает и даже не пытается делать это, а сразу само, подобно пластичному материалу, принимает навязываемую ему извне форму.

Всякое творчество – это вызов, это бунт против существования в болоте обыденности. Поэтому нежелание самоутешения в духе «эта любовь не последняя» только носителем тривиального сознания может расцениваться как нежелание быть счастливым, тогда как в этом проявляется лишь нежелание предавать себя. Один философ замечательно прав, замечая, что не бывает никакой верности, кроме верности самому себе (1).

Вызов, который личность бросает обстоятельствам, – это и есть единственно возможная верность себе, отличная от пошлого эгоизма. Иногда следование такой установке доходит до абсурда, когда человек, привыкший не задумываться о материальных трудностях, сталкиваясь с ними, продолжает вести прежний образ жизни и на последние деньги покупает цветы.

Творчество – это цветы абсурда. Тот, кто делает ставку на подлинность, идет вслепую: никогда невозможно прогнозировать «обоснованность» творчества (смысла), ведь именно поиск этой обоснованности – первая болевая точка личности, рискнувшей определять себя из себя, автономно.

Обычные вопросы:

«Кому это нужно?»

«И нужно ли вообще?»

А судьи кто?

И возможен ли какой-либо суд?

Москва, 2002

(1) См.: Габриэль Марсель. Метафизический дневник.