Олимпийское спокойствие (Аид)

Он ни на минуту не сомневался, что Афина выполнит все. Но он знал также, что Афродита бросилась к Аполлону, и не сомневался, что тот приложит все усилия, чтобы возлюбленная Орфея не пострадала.

Прекрасный певец был любим Аполлоном не только за возвышенное творчество. Орфей, это было многим известно, был одним из любимейших сыновей покровителя искусств, именно ему, единственному, Аполлон открывал многие тайны врачевания, гармонии, пропорции. Но самое главное божественное дарование, которое доселе не было ведомо людям, и которое принес в мир Орфей, - вдохновение. Искра. Неосязаемая часть божественности, которую смог передать ему отец, - именно она сделала Орфея неподражаемым и таким искусным. Именно она сделала его музыку особенной, тонкой и чарующей, пробуждающей душу и разум. Потому так и любили его и люди, и боги.

Аид знал прекрасно, сколь необходима Орфею Эвридика, знал, что знает это и Аполлон. Но знал также, насколько неведомо это самому Орфею.

По земным меркам Орфей любил свою избранницу безмерно. Он слагал ей полные нежности песни, он часами играл только для нее одной, чтобы она могла танцевать, вдохновляя ветер и восхищая бабочек.

Он нуждался в том, чтобы заглянуть ей в глаза и увидеть там нечто, что заставляло его сдерживать пылкое дыхание и приходить в восторг от ее хрупкости. Он обожал смотреть, как она танцует, когда каждый ее шаг, каждый поворот головы, каждый изгиб тела рождали новые звуки трепетной мелодии.

Но…. Орфей не понимал, не мог понять, насколько важно для него присутствие Эвридики.

Он пел и раньше, но лишь случайно увидев ее однажды на рыночной площади, он стал тем певцом, какого не было прежде на Земле. Впрочем, нет. К тому времени что-то уже произошло с ним, терпкий мед Афродиты уже успел проникнуть в его душу и сердце, ведь первый раз он увидел свою возлюбленную у ручья, вспугнул ее своей попыткой заговорить и услышал в ответ лишь шорох травы, по которой заскользили танцующие шаги убегавшей девушки.

Аид устало опустился на каменистый уступ. Странное место, как будто нарочно созданное для того, чтобы из царства мертвых наблюдать суету живых. Внизу, у подножья мрачной скалы катит свои ртутно отсвечивающие потоки бестрепетный Стикс. Безликий лодочник мерно двигая веслом, перевозил только в одном направлении. И никогда – обратно. Что, разве не было желающих?

Аид с холодной усмешкой двинул плечом. Конечно, не было. НЕ БЫЛО. И не могло быть. В его царстве все наконец-то находили успокоение. Успокоение. Не было больше боли, печали, тревог, страстей, жертв, усталости, желаний, наконец. И душа могла отдыхать, осмысливая свою жизнь и постепенно забывать обо всем, чем она был наполнена.

Юркие ангелы смерти готовы были в любой момент дать пригубить напитка забвения, если воспоминания были слишком мучительны. Но никто из смертных ни на Земле, ни уже в его царстве, не мог знать цены этого глотка забвения… Да и великие олимпийские боги не ведали об этом его изобретении…

Зевс, великий брат, всерьез верил в то, что он всемогущ… Тебе души усопших, а мне – души живых…

Ничего подобного. Души усопших, отведавшие забвения, магическим образом отдавали свое беспокойство и неизжитые трагедии живым, подчиняя их власти Аида. Внушая или жажду мести, или жажду уйти из мира живых вслед за любимым, чтобы встретить его там и соединиться вновь, теперь - навечно.

И Орфей, пребывая в тоске, рано или поздно оставит этот мир, чтобы соединиться с Эвридикой. Он не сможет вернуть ее. Нет таких чар, которые были бы способны это сделать. Вернее, чары такие есть. Но они требуют такого нечеловеческого мужества, что даже сыну Аполлона не хватит характера и силы любви, чтобы даже узнать о них.

Что для этого нужно? Да ничего не нужно. Время сделает свое дело.

Эвридика. Она любит его, и не сможет вынести мук тоски по возлюбленному. Она запросит забвения, она пригубит болеутоляющий напиток. И тогда Орфей не сможет долго оставаться на Земле, и придет в его царство сам, ведомый ее беззвучным зовом.

Аид не считал времени. В его царстве время уже было не властно. Здесь царила тишина вечности. Собственно, время здесь тоже имело значение, но лишь для отсчета смены времен года.

Сами эти времена года могли бы и не появиться. Но таков был его каприз. Вернее, последствия этого каприза.

Персефона. Одна лишь мысль о ней заставляла его улыбнуться. Он не знал, что, думая о ней, он улыбается. В его царстве не было зеркал, потому он не мог видеть своей улыбки и совсем не думал, что такая вот слабость присуща ему. Она расцветала в его каменистой душе странным трепетным цветком. Он любовался ею и боялся вздохнуть, когда она была рядом. Под его взглядом обычно каменело все живое, но, видя ее, он менял свой взгляд. Вряд ли он мог согреть, но не заставлял застывать в безмолвии навеки.

Резким движением он закинул руки за голову и, сцепив пальцы, слегка откинулся назад. Что-то переполняло его, бурля и клокоча в самом сердце, выплескиваясь из него, и заполняя огненными пузырьками все тело. Он сделал несколько жадных глотков воздуха, не замечая, что выдыхает пламя.

Он любил здесь, среди холодных скал перебирать, словно драгоценности, свои воспоминания о ней. Юная богиня, дочь своенравной Деметры, она заботилась обо всех: жучках и лягушках, оленях и рыбах… Она искала и легко находила раненых Артемидой птиц и зверей. Зачем? Чтобы излечить их раны. Потом, когда она не без помощи Аполлона достигла в этом мастерства, она стала лечить всех животных, которых ранили люди. Потом, тайно, самих людей. Потом стала так же тайно обучать некоторых жриц храма Деметры искусству врачевания. Один только Аид знал, насколько эта тихая и с виду покорная девочка своенравна и упорна. В ней вовсе не было покорности, хотя она никогда не возразила никому ни взглядом, ни словом, ни жестом. Но она умудрялась держать свою жизнь и свои дела в полном секрете от всех. Ее тихий характер и кроткая внешность вводили в заблуждение всех, даже самого Зевса, который никогда не следил за ней. Внешне в ней не было пламени, страсти и хоть какой-то самостоятельности, которые привлекали внимание Зевса. Ведь все богини были прекрасны в равной степени. Но Аид знал, что именно возбуждало внимание его брата и заставляло его начинать охоту на очередную жертву. Блеск молнии в глазах, рокот водопада в голосе, дрожь неповиновения. Это было признаком силы, только сила возбуждала в нем азарт охотника и даже интриги вечно ревнующей Геры не могли его остановить.

Но юная Персефона была тиха и молчалива, всегда скромно потупленный взгляд, ни вспышки румянца на щеках, ни одного заметного движения. Он шутя называл ее самой сонной богиней Олимпа. Такая сонность ник4ак не могла привлечь внимание Зевса. Лишь один Аид наблюдал день за днем , час за часом, как она с бешенством в глазах, невидимая, обгоняла мчащихся за оленем охотников, как она ныряла в водопад, чтобы вытащить случайно упавшего ребенка… Как она, побледнев от ужаса, твердой рукой извлекала из чьей-то груди предательски пущенную стрелу и обеими руками зажимала рану, только тихим и ровным дыханием успокаивая биение сердца и фонтанирующую кровь. А потом, еще в крови уже очнувшегося воина, молила неизвестно кого о сохранении жизни.

Аид испытывал необъяснимое блаженство: никто никогда не мог видеть ее такой. Возбужденной и страдающей, уставшей и сияющей от удовольствия, мертвенно-бледной и жемчужно-румяной. Он один знал все ее тайны, и сам не заметил как увлекся преследованием и подглядыванием. Он исподтишка наблюдал за ней на Олимпе, когда она, непринужденная скромница, терпеливо выносила необходимость присутствия на таких мероприятиях. Всегда почтительная, она только и ждала момента, когда можно будет уйти. Иногда она подносила тонкое запястье ко лбу и слегка бледнела. Деметра тут же подлетала к ней: что с тобой, моя дорогая? Тебе опять нехорошо? Какая же ты у меня слабенькая!

Персефона нежно смотрела ей в глаза и слабо улыбалась. Всесильная мать тут же готова была разнести весь Пантеон, лишь бы ее дочери стало легче. Никто не мог противиться ее напору. Даже Зевс. Он слабо взмахивал рукой, Персефона приседала в глубоком поклоне и тихо удалялась.

Аид мог уйти, не попрощавшись. Они с Зевсом просто обменивались взглядами, этого было достаточно. Никто из остальных богов и богинь вовсе не жаждал ни теплого общения, ни теплого прощания. Аид и не стремился как-то сократить дистанцию. Зачем? Его тайной жизни не знал никто, а теперь в этом и вовсе не было необходимости.

Он знал о том, что Деметра решила просить Зевса о даровании вечной девственности своей дочери. Однако в планы Аида это никак не входило. Церемония могла быть назначена в любое время.

Поэтому Аид не находил себе места, мрачной тенью носясь вдоль границ своего царства. Буря, терзавшая его душу ни как не успокаивалась. Ну что он мог предпринять? Сказать Зевсу, что хочет Персефону в жены? Он видел запрокинутую от смеха голову Зевса… Это невозможно. Это существенно изменит его холодный и мрачный образ вестника смерти. Нельзя. Никто не должен слышать, да даже и подозревать, что он пылает любовью к этой непокорной тихоне…, что он уже дня не может обойтись без того, чтобы не увидеть ее. Да что увидеть… ВИДЕТЬ. Всегда непрерывно, постоянно… Как больно, когда она вдруг оказывается вне поля его зрения… Странно, он никогда не думал, что боги могут испытывать физическую боль. Как люди. Он пожимал плечами и вновь стегал своих мрачных чернокрылых коней, чтобы они как можно быстрее несли его на поиски Персефоны.

Однажды он услышал ее смех, когда она разговаривала со жрицами храма. А если слишком долго задерживалась возле какого-то раненого, он просто не находил себе места. А вдруг? Ведь полюбила же Афродита земного человека, пусть и царя? От этой ласковой тихони всего можно было ожидать…

Судьбу даже у богов решает случай.

Персефона напрасно пыталась облегчить страдания умирающего. Рядом стоял невидимый Аид. Он уже занес копье для последнего удара. Он не мог больше выносить, как она расточает свое внимание этому светловолосому кудрявому красавцу. Она довольно долго уже вдыхала в него жизнь. Чем он заслужил? Разве он оценит и поймет ее старания? Да кто он такой, в конце концов? Даже не царь… Просто смазливый юнец, каких много… И он способен тронуть ее душу? Иначе зачем столько времени она бьется за его жизнь?

От гнева он позабыл о щите, и стал видимым. Вернее, для смертных он так и остался невидим, а вот Персефона встрепенулась, увидев, как его тень с занесенной для последнего удара рукой вдруг накрыла раненого.

- Нет!

Аид вздрогнул от ее шепота, прозвучавшего как крик.

- Оставь, оставь его Аид! Смешно у тебя просить жизни, когда ты пришел, чтобы отнять его последнее дыхание, но прошу тебя, оставь ему жизнь! Посмотри, как он юн…

- Ты так им дорожишь, что готова ради него на все?

- Да, я дорожу им. Как и любым, кого выхаживаю. Для любого из них я готова на все.

- Я оставлю ему жизнь. Но я должен взять кого-то взамен. Пойдешь ли ты со мной, вместо него?

- Безусловно.

- И ты не умоляешь меня, чтобы я отпустил тебя, ведь твой дар уйдет со мной, и ты не сможешь им помогать? А я знаю, сколь велика твоя помощь… Я многих уже уступил тебе…. Что скажешь?

- Я не стану тебя ни о чем умолять. Свой дар я отдам ему.

Персефона сделала легкое движение рукой над головой юноши и он легко вздохнул.

- Пора. Уходим, пока он не очнулся. Уже скоро он откроет глаза. Пусть думает, что это болезненный бред. Он не должен нас увидеть воочию. Идем скорее.

Аид поразился блеску решимости в ее глазах. Молча подхватил ее за талию и одним прыжком взлетел в колесницу.

Никто не мог видеть, как его колесница опустилась на вершину скалы, как он, все еще крепко прижимая ее к себе, буквально влетел в сводчатый зал.

- Здесь моя обитель. Ты разделишь ее со мной?

- Да!

Его поразило, что она даже не склонила головы под его взглядом.

- Я видела, что ты неотступно наблюдаешь за мной. Я видела, что ты отдавал мне то, что уже принадлежало тебе. Я видела, как ты помогал мне, и наблюдал за моими успехами. Никто никогда не интересовался, как я живу. Но тебе это было важно. Твое внимание было так неотступно. Ты помог мне.

- Чем же? Ведь я ничего не делал?

- Ты был внимателен ко мне. И зная все, не обронил ни разу ни слова.

Они не замечали, что постепенно утрачивают эфирную легкость, что начинают пульсировать и слышать пульсацию собственной крови, что под неловкими движениями рук шуршат ниспадающие шелка…

Время перестало существовать.

Аид внезапно схватил себя за голову, словно пытаясь заглушить звук ее голоса в ушах… Что она ему шептала? Нет, даже мысленно он не готов это повторить… Он снова придет к ней. И снова услышит то, что навсегда тихим стоном заляжет на самое дно его сердца. Об этом никто и никогда не узнает.

И внезапно он разразился рокочущим смехом. Зевс в гневе влетел к нему, что вообще-то не было принято между братьями. Они всегда встречались в условленном месте по предварительной договоренности.

Он вспомнил его взбешенные глаза:

- Как ты посмел? Ты украл Персефону?

- Ну да, украл. И что?

- Деметра… , - Зевс внезапно сник, как будто сдулся. – Знаешь, она меня измучила, я уже не знал, где искать девчонку. Кстати, зачем она тебе?

- Я сказал, чтобы она шла со мной взамен воина, которому она вымаливала жизнь. Только и всего. Зачем? Так, интересно было. Хочешь, забирай.

Последние слова дались Аиду с трудом. Но привычная маска непроницаемости спасла его от внимательного изучающего взгляда Зевса.

- Приведи ее. Что она скажет.

- Хорошо. Видно, сильно достала тебя Деметра.

- До мозгов, - расхохотался успокоившийся Зевс.

Когда Персефона вошла, Аид и сам поразился произошедшей перемене. Перед ним стояла смущенная и робкая девочка, как будто не блистали звездами ее глаза, не пылали огнем страсти ищущие поцелуев губы, как будто ничего не было.

- Как ты попала сюда?

- Прости, Аид, я должна сказать, - она подняла печальные, полные слез, глаза сначала на Аида, потом перевела взор на Зевса. Я молила Аида, бога смерти, властителя царства мертвых, чтобы он вернул жизнь, вернее, не забирал душу, у одного умирающего воина. Взамен он сказал, что должен забрать меня.

- Но ты же бессмертна?

- Я помню об этом, поэтому мне не было страшно.

- Ты хочешь вернуться?

- Да, но… я же обещала Аиду свою душу взамен души умиравшего воина. Если я уйду, он умрет. Я … не могу. Я должна остаться.

- Хорошо. Это справедливо. Я согласен.

Но Деметра так и не оставила Зевса в покое. Она ныла, причитала, грозила, что нашлет на смертных всякие погибели, от ее вечных слез поля заливали дожди, все чахло и блекло, урожай пропал.

Теперь Зевса донимали мольбы голодных смертных, что было делать… Пришлось в угоду сварливой тетке снова обращаться к Аиду. Он еще не мог себе представить, как с ним разговаривать. И о чем? Душу смертного отдавать было жалко, что Деметра взбеленилась, непонятно.

Аиду хоть не так скучно стало, хоть странная эта Персефона, но все же своя – богиня. А то одни псы вокруг него. Зевс понимал брата. Влюбиться тот был не способен, слишком холоден и мрачен, да и кто мог бы полюбить его? Бога, который вселял ужас и отвращение? А тут хоть кто-то возле него. Может, это убавит его жестокость? Хорошо бы. Но что же сказать Деметре? От ее зуда может разболеться голова…

Зевс своим внезапным появлением застал Аида и Персефону врасплох. Все трое застыли как каменные изваяния.

- Выпусти ее руку, Аид. Не отнимать пришел. Хотя Деметра изнылась, не знаю, что и делать. Я вижу, тебе, Персефона, тут понравилось? Не хочешь утешить твою матушку? А то она смертным житья от тоски не дает… Никак не могу ее утихомирить…

- Можно сказать правду, Зевс? Я вовсе не хочу к ней возвращаться. Мне действительно хорошо с Аидом. Но, если мать не дает житься смертным, придется возвращаться. Только вот мое условие: я не вернусь насовсем. Только на полгода. И жить хочу отдельно от нее, пусть у меня будут собственный дворец. Никто не должен знать, но Аид сможет прийти ко мне, когда захочет. Пусть это не смущает тебя Зевс. Он придет ко мне. Не к тебе. Таковы мои условия. Если нет, значит, пусть Деметра заливает смертных слезами.

- Аид, что ты думаешь по этому поводу?

- Персефона права, Зевс. Я готов принять ее условия. Можешь забрать ее на полгода, но не ранее, чем для нее будет готов дворец. Я непременно захочу воспользоваться ее приглашением.

Зевс увидел, как странно блеснули глаза брата.

Когда Персефона вышла, он не смог сдержать любопытства: Ну?

Аид лишь довольно расхохотался в ответ. А потом внезапно пристально глядя в глаза Зевсу, сказал:

- Я знаю, как она соскучилась по звездному небу… Подари мне несколько звезд, я хочу украсить ими свод своих чертогов… Чтобы она не грустила…

- А что, грустит?

- Ты же знаешь, как она любит все живое… Позволь мне сюда хоть что-то… Я бы хотел чаще слышать ее смех.

- Странно слышать это от тебя брат. Ты же и сам можешь взять все, что захочешь… Кроме звезд, пожалуй…

- Нет. Ты сам мне должен отдать, чтобы они и здесь оставались ЖИВЫМИ… Мне не нужны их души, а они сами, живые… Понимаешь? Даже не знаю, как это возможно? Но если мы договоримся. Наверное, это может получится, как думаешь?

- Давай, договоримся. Я отдаю тебе все, что ты захочешь взять для Персефоны, при условии, что ты создашь им настоящие условия, чтобы им было хорошо. И никогда не заберешь их души. Никогда.

- Слушай, тогда ведь они становятся вечноживущими… Так? Я все правильно понял? Тогда об этом никто не должен знать, согласись…

- В том, что ты никому не расскажешь, я не сомневаюсь. А Персефону ты сам об этом попросишь. Потом. Когда сделаешь ей подарки. Ладно, до встречи. Деметра не даст мне долго медлить с дворцом. Так что готовься проститься.

- Ты изменился, брат, - весело сказал Зевс, обернувшись на прощание.

Да, я изменился. Я здорово изменился. Аид поморщил нос от удовольствия и потянулся, если бы он обладал телом, можно было бы сказать, что потянулся до хруста во всех косточках. Интересная ночь впереди. В царстве мертвых – звездное небо. Интересно, что скажет Персефона?

(продолжение следует)

© Helen2008, 18.07.09.