Гадание (часть 2)

Бабушка Шура была намного младше бабушки Ани.

Было очень странно видеть суетящуюся маму, которая специально приехала из Ульяновска, чтобы отвести меня к бабе Шуре.

Вообще-то ее не просто не любили, ее как-то очень побаивались. Поссориться с ней считалось довольно опасным. Поэтому к ней просто не ходили.

Через год после смерти бабушки Ани дед женился на бабе Шуре. Сначала и мы, и папины брат, сестры со всеми чадами и домочадцами также часто ходили к деду в гости, как и раньше. Постепенно эти походы прекратились, потом дедушка внезапно заболел и умер. К бабе Шуре после похорон деда так никто ходить и не отваживался.

А тут вдруг приглашение.

Теперь я смотрела на свою двоюродную бабушку глазами двадцатилетней девушки. И не могла не вспомнить свои детские впечатления.

Бабушки раньше не казались мне похожими, теперь же я видела больше сходства, чем отличий. Их отличия были, скорее, внешними и не отражали глубинных свойств личности.

Бабушка Аня была невысокой, немного полноватой, с мягкими чертами округлого лица. Она редко улыбалась. Была очень требовательна и немногословна. Агатово-черные глаза смотрели пронизывающе, как будто выворачивая наизнанку самые потаенные уголки души.

Помню, она в упор смотрела на меня, когда я никак не могла решиться и сознаться в каком-то баловстве. Я и сейчас не смогла вспомнить, в чем же я тогда провинилась. Мои объяснения ей не нравились и она, ни слова ни говоря, просто продолжала пристально смотреть на меня. Никаких оценок, во всяком случае на словах. Ее оценка читалась во взгляде. И я маленьким ребенком видела этот НЕУД и прекрасно его осознавала. Мне понадобились немалые силы, но я сумела их собрать. Я решила не отрываясь смотреть ей в глаза таким же неотступным упорным взглядом и объяснять каждый свой шаг, каждый свой мотив. Тогда мне было четыре года. Бабушкины глаза не то, чтобы смягчились, нет. Она стала обсуждать со мной все, что я думала или делала. По-взрослому, как бы разговаривая с собой. Она не смеялась над моими детскими словами или поступками. Ей было все равно: это была моя жизнь. И ей было важно все, что в ней происходило или могло произойти. Больше я никогда не пыталась ей не то, чтобы врать, а даже недоговаривать. Я поняла, как она обдумывала каждое слово или поступок, и до сих пор так измываюсь над собой. Себе врать бесполезно. И теперь я сама выворачиваю себя наизнанку. Такой пытке я научила и детей.

А вот с мамулей у меня проблем не было: я не могла ей не врать, осознанно, только, чтобы не выслушивать ее бесконечные нудные сетования по самым разным поводам. Я уже имела опыт не врать ей: она не была готова выслушать МОЕ мнение, обсуждать его. Ей, как мне тогда казалось, было важно поупрекать меня, чтобы успокоиться, дождавшись моего: «Мамочка, я больше ни за что не стану тебя огорчать!». Выдержав необходимую паузу, я делала огорченный вид, подходила к маме поближе, выжимала из себя слезинку и говорила ей то, что она так хотела слышать.

А после двенадцати я вообще перестала пускать родителей в свою жизнь и по памяти советовалась с бабушкой.

Тогда я не осознавала механики происходившего. Мне казалось, что я вспоминаю, как я приходила к ней ребенком. Мысленно я представляла ее сидящей на старинном кресле с высокой спинкой и подлокотниками, садилась рядом на маленький стульчик, и начинала рассказывать о своих уже взрослых проблемах. Вскоре я могла просто подумать о бабушке, как передо мной возникали ее черные глаза под идеально прорисованными бровями. Конечно, моей бабушке вряд ли приходило в голову подрисовывать себе брови: они и так были безупречны.

Наверное, ни она, ни бабушка Шура не были настоящими красавицами. Красавицей у меня была мама. Красавицей была моя двоюродная сестра Юля. А у бабушек не было таких правильных черт лица, да и обе они уже просто состарились.

И все же. Баба Шура встретила нас суровым взглядом таких же пронзительных агатовых глаз. Поседевшие волосы были тщательно собраны, заплетены и заколоты на затылке. Она была, как мне казалось, чуть выше бабушки Ани, подвижная и худощавая. Вряд ли по отношению к семидесятилетней женщине можно применить термин «стройность», но спина у нее была прямая, плечи свободно расправлены, а голова слегка откинута назад, что делало взгляд слегка надменным.

Во всем ее облике сквозила независимость и отстраненность. Она была как будто не здесь. Пришла ненадолго.

И это было общим у них обеих. Сквозило во всем. В чуть медленной речи, плавных движениях, строгих глазах.

Она также строго, почти сурово спросила с мамы, почему я осталась в Казани одна, без их , родительского, попечения и внимания, почему меня оставили одну. Почему плохо заботятся. Мама пыталась что-то объяснять про переезд в другой город и все сопутствующие этому проблемы.

Как знакомо молча, не перебивая, и не возражая, оценивающе слушала ее баба Шура. Мама в конце концов сбилась и смолкла.

Теперь Елена будет жить у меня, - этот ответ маму несколько успокоил.

Тебе раскладушки хватит? Отдельной комнаты у меня просто нет.

Я молча кивнула.

- Луиза, когда у тебя поезд? Поедешь на вокзал сама, нечего ей по ночам мотаться по городу, - так же отрезвляюще жестко и холодно говорила и бабушка Аня. Никогда никаких сантиментов.

Больше мама в Казань не приезжала. Мы виделись только при моих приездах к ним.

***

Быт был довольно прост и очень жестко налажен. Возможно, эта его почти военная жесткость и делала его относительно простым.

Иногда бабушка, которую я иногда называла Александрой Андреевной, иногда бабой Шурой, просила меня отправиться погулять или в гости, и прийти домой не ранее строго определенного времени.

Сначала я не очень понимала почему, но возражать не решалась. Тем более, всегда можно было найти себе занятие и вне дома.

Однажды меня на улице около дома остановила женщина со странными расспросами. По описанию я поняла, что речь шла именно о бабушке, но чем бабушка могла бы помочь совершенно постороннему человеку, я никак не могла взять в толк.

Тогда я договорилась с Юлей о встрече и начала расспрашивать ее. Юля была меня почти на десять лет старше, к тридцати годам она была замужем, имела троих девочек. Мы засели на ее красиво обставленной кухне, пили чай и болтали. Юлия с удовольствием поделилась со мной всеми известными ей семейными преданиями, даже страшилками.

Как оказалось, бабушка Аня вовсе не была ангелочком, за ней тоже водились странные дела и удивительные обстоятельства. По словам Юли, баба Аня видела насквозь не только людей, но и предметы, могла предрекать какие-то события, к примеру, встречи, свадьбы или разводы.

- А к твоей бабке Шуре народ ходит гадать и лечиться, как ты не боишься с ней жить? – сочувственно спрашивала меня моя двоюродная сестричка.

Но мне ничуть не было страшно. Теперь я начала наблюдать за бабушкой и стала задавать ей провокационные вопросы.

С чего это ты взялась меня спрашивать? – как-то остановила меня она. – Ладно, не отвечай, знаю, о чем тебе Юлька нарассказывала. Болтовни в ее словах много, но и кое-что правильное есть. А тебе любопытно?

Я немного смутилась. Пришлось говорить, как есть.

Я сказала о своих мысленных беседах с бабушкой Аней, о несостоявшемся разводе родителей и о своем отношении к ним. Об одиночестве.

Бабушка вздохнула.

- Я знаю об этом, потому и решила за тобой присмотреть. Пока тебе это нужно.

- А потом?

- А потом ты станешь за собой присматривать сама. Повзрослеешь по-настоящему.

- А ты… Ты мне погадаешь?

- Не выдержала, - поджала губы бабушка. – Я тебе не для этого дана. Но я спрошу, как быть.

- У кого?

Бабушка вместо ответа неопределенно махнула рукой в сторону маленькой иконки, висевшей в уголке кухни.

- Бабуля, когда?

- Когда придет время. Иди спать.

Спорить было бессмысленно. Надо было ждать, когда придет ТО САМОЕ время.

© Елена (Helen2008), 2008.