Рескрипт. Куда улетает душа?
Автор: Ляман Багирова
Подниматься по голубому воздуху было легко, будто внутри лопались пузырьки шампанского. Вскоре голубой свет сменился серым. Адель два раза напоролась на какие-то выступы, но это было не больно. Лететь по серому и пустому коридору было не так приятно, как по голубому, но все же интересно. Коридор закончился ступенькой, которая вдруг просела как ватная, и Адель свалилась на траву.
Это была зеленая поляна, того немыслимого яркого цвета, который иногда бывает в середине весны. Никаких цветов и кустов на ней не было. От футбольного поля она отличалась только более высокой растительностью.
Оглядевшись, Адель поняла, что сидит у подножия какого-то пригорка. На его вершине возвышалось белое здание с колоннами и галереями.
Рядом с Аделью вдруг нарисовалась пожилая женщина с короткой стрижкой. На ней была клетчатая юбка и светлая кофта с бантом. Черты ее лица показались Адели знакомыми, но она не могла вспомнить, где видела ее раньше. Женщина сделала знак следовать за собой, и они двинулись вперед.
– Куда мы идем? – спросила Адель. Но женщина лишь улыбнулась и приложила палец к губам.
Никакой тяжести Адель не чувствовала. Внутри было пусто и звонко. Так же, играючи, взбиралась на холм и женщина.
Адель уже поняла, что женщина не из разговорчивых. Но, к чести сказать, особым любопытством она не отличалась. Брала только досада, что ее как барана ведут незнамо куда. Адель уже хотела остановиться и сказать, что не двинется дальше, но тут женщина остановилась и показала на белое здание. Они стояли прямо перед ним.
На верхнюю площадку здания вела витая лестница. Они стали подниматься по ней, и тотчас же с каменного пола стало подниматься нечто темное, безобразное. Если это страшное и имело какой-то образ, то только образ осьминога с натянутыми на башку и щупальца колготками. Оно тянуло к Адель студенистые лапы и норовило цапнуть ее за пятки. Но Адель всегда оказывалась на одну ступеньку выше. Женщина шла впереди и ни разу не оглянулась.
Они оказались на террасе второго этажа. Там, опершись о каменную балюстраду, стоял человек в сером летнем костюме. Серые брюки со стальным отливом, серая рубашка навыпуск. Человек стоял боком и смотрел куда-то поверх поляны. У него был огромный шишковатый лоб с залысинами, и в профиль он напоминал артиста Броневого. Женщина подтолкнула Адель к нему и исчезла.
– Здравствуйте, – сказала Адель робко.
– Здесь не здороваются, – хмыкнул мужчина, но Адель показалось, что ему пришлось по душе ее приветствие. Он продолжал смотреть вдаль и барабанил пальцами по каменной кладке. Пальцы у него были смуглые и длинные, и Адель, как завороженная, смотрела на их танец по белому камню. Казалось, он чего-то ждал.
– Где я? – наконец выдавила из себя Адель.
– Рано или поздно все сюда попадают, – без улыбки сказал мужчина.
– Вы, вы… Бог? – решилась Адель.
– Так меня называют, – ответил тот.
– Почему? – Адель подыскивала слова. – Почему…
– Так рано? – закончил мужчина. – Время есть время.
– Куда теперь мне? – тихо спросила Адель и заплакала.
Бог искоса взглянул на нее. Адель успела заметить, что лицо у него уставшее и все покрыто старческими коричневыми пятнышками, будто гречневой крупой.
– Пока не знаю, – вздохнул он. – Посмотрим.
– Я старалась быть хорошей, – плача, перечисляла Адель. – Я заботилась о близких. Я вырастила детей, я вложила в них душу, а они оказались такими неблагодарными. Я работала, я не ела зря хлеба…
– Знаю, – махнул рукой Бог. – Но ты пойми, все, что ты ни делала, ты делала для себя. Старалась быть хорошей и получала от этого удовлетворение. Заботилась о близких, так это был твой выбор.
– Это часто выходило мне боком. Если все было хорошо, про меня забывали, а если нет, сразу вспоминали и обвиняли.
– Таковы люди, – улыбнулся Бог. – Не больше и не меньше. А ты хотела, чтобы тебя всегда и все благодарили? Тогда это называется немного по-другому: ты – мне, я – тебе. А ты говоришь о доброте и заботе.
– А дети? – уже немного разозлилась Адель. – Почему они оказались такими неблагодарными? Я из-за них ночей не досыпала…
– Куска не доедала, – продолжил он. – Так разве они просили производить их на свет? Выбор опять же был за тобой. Ты пойми, я послал их тебе, потому что счел тебя достойной. Думал, что ты будешь их любить.
– Разве я их не любила? – разрыдалась Адель. – Я думала, хоть вы меня поймете.
– А что я, по-твоему, делаю? – удивился Бог. – Возьми платок, – он протянул ей коричневый в серую клетку платок. – Возможно, ты любила, но больше утверждалась за их счет. Тебе было двадцать три года, когда ты вышла замуж. Вышла не по любви, а за хорошего парня из обеспеченной семьи. Тебе нравился твой однокурсник, но он был беден и вечно витал в облаках. Знаю, на тебя давили, тебе внушали, что такой никогда не обеспечит семьи. А есть партии более достойные. И ты вышла замуж. Хочешь знать, что случилось с тем парнем? Он уехал в другой город и стал художником в театре. Он так и не женился, хотя нравился женщинам. С ним вряд ли была бы обеспеченная жизнь, но тебе никогда не было бы скучно. Помнишь, как ты смеялась с ним? Помнишь, как он сорвал для тебя тюльпаны из городского парка, и вас оштрафовал толстый милиционер, а потом ты захотела мороженого, а денег на него не хватило? Помнишь?
Адель слушала пораженная. Когда они были, эти темные, влажные тюльпаны...
– А однажды в мае он забрался на крышу вашего дома и спустил на веревке до пятого этажа, где вы жили, корзину с твоей любимой сиренью и банку меда. Вы с мамой как раз пили чай на балконе, и твоя мама с перепугу выронила стакан чая вниз. Она потом ворчала, что ни днем ни ночью от него покоя нет, гонишь его в дверь, а он – в окно, а ты улыбалась. И щечки у тебя были красивые, как яблочки.
– Я никогда не перечила маме, не шла против нее, – пролепетала Адель.
– А потом обвиняла старушку во всех страданиях своей жизни. Помнишь, как ты кричала, что если бы не она, ты бы никогда не вышла замуж за этого идиота – твоего мужа, не выслушивала бы придирок от капризной свекрови? Ты потом долго рыдала, а мама втягивала голову в плечи и во всем винила себя. Потом ты заявила, что будешь жить ради детей и посвящаешь себя всю им. И что получилось? Ты как наседка закутывала детей так, что они не могли вздохнуть, а потом таскала их по врачам и недоумевала, что они болеют по девять месяцев в году. Помнишь, как ты заставляла дочку надевать под школьное платье брюки и до десятого класса провожала ее в школу, а все над ней смеялись?
– Дураки смеются, – чуть не огрызнулась Адель, но сдержалась.
– С сыном ты спала вместе в одной кровати до двенадцати лет. И продолжала бы спать, если бы не заболела желтухой и тебе не пришлось бы перейти в отдельную комнату. Все, глядя на тебя, умилялись и говорили, что ты великая, замечательная мать, и это переполняло тебя гордостью. Ты по-прежнему считаешь, что делала это для детей, а не для себя?
– Получается, что на них надо было наплевать, как другие некоторые мамаши делают? – осмелела женщина.
– Одни, другие… «Я не такая, как некоторые»… И тут гордыня. Ты даже с работы ушла, чтобы быть рядом с детьми. Всегда рядом. Свысока говорила про тех, кто тратит свое время на книги, кино и театры, считала их эгоистами. Обсуждала, кто и как готовит дома еду, кто, по-твоему мнению, хорошая хозяйка, а кто нет. Помнишь мать подруги своей дочери? Сколько ее костей ты перемыла с соседками за то, что она не готовит дома фундаментальные блюда, а довольствуется простой пищей и любит путешествовать и слушать музыку.
И вот твой сын женился. На девушке другой нации. Чего ты только ни делала, чтобы не допустить этого брака, а потом от всей души желала и надеялась, чтобы он распался. И когда сын твой, утомленный всеми распрями и нервотрепками, попросил тебя не беспокоить его и семью, что ты сделала? Кричала, проклинала невестку, вопила, что она у тебя сына отняла, что заколдовала его, что хочет твоей смерти. И даже в глубине души желала, чтобы у невестки случился выкидыш, а потом, когда родилась внучка, вначале не захотела ее видеть, а потом говорила, чтобы ребенка дали тебе, ты воспитаешь его, лишь бы твой сын развелся.
Адель молчала потрясенная. Бог продолжал, не сводя глаз с поляны. Адель был виден только его профиль и лоб с залысинами.
– Твоей дочери уже тридцать шесть лет. Она до сих пор не может ступить шагу, не посоветовавшись с тобой. Ты мечтаешь, чтобы она вышла замуж, но втайне жутко боишься этого. Не бойся, чтобы выйти замуж, надо сначала хотя бы понравиться, но бедная девочка даже не чувствует, как это можно сделать.
– Ее очень ценят и уважают на работе, знакомые и подруги, – вступилась за дочь Адель.
– Да, ее ценят, но больше не приглашают на вечеринки и праздники, потому что с ней невозможно рассмеяться и расслабиться. Ее любят подруги, это правда, но потому что она не составляет им конкуренции. Она для них безопасна.
Адель собралась с силами:
– Мне вниз? – еле слышно спросила она.
– Не знаю, – был ответ.
– Я думала, вы знаете все, потому что…
– Потому что я – Бог? Именно поэтому я не могу судить. Я ведь знаю о тебе все, все. Знаю, как в детстве ты притащила домой больного котенка, которого обижали во дворе дети, и решила оставить его у себя. Твоя мама воспротивилась этому, и ты целый час проплакала в подъезде, а потом постелила на площадке подстилку и кормила котенка молоком из соски.
– Он куда-то делся, – вспомнила Адель.
– Он ушел умирать. Не захотел расстраивать тебя своей смертью. А помнишь, как в школе ты почти за всех писала сочинения?
– Нет, – искренне ответила женщина.
– А когда ты не поступила с первого раза в институт, потому что помогала беременной абитуриентке и тебя выгнали с экзамена, помнишь?
Адель смутно припомнила беременную, с огромным животом и глазами навыкате абитуриентку. Глаза у нее были водянистые и такие умоляющие, что Адель стала подсказывать ей все, что знала.
– А помнишь, как ты купила какой-то старушке килограмм мяса? У нее не хватало денег, и мясник ворчал, что таким как она мяса вообще не полагается.
Адель поднапряглась, но не смогла вспомнить никакой старушки.
Бог продолжал невозмутимо:
– А еще ты не сдала подругу, когда той грозило отчисление из института за аморальное поведение. Помнишь собрание?..
Адель, конечно, помнила то злополучное собрание, когда красавицу Марьям собирались отчислить за то, что она встречалась с женатым. Особенно усердствовали в обвинениях комсорг, профорг и секретарь парторганизации. Они требовали, чтобы Адель подтвердила факт преступной связи, но Адель говорила, что ничего не знает и не может утверждать достоверно. На самом деле, Адель все знала, но ничего не сказала.
– Я бы никогда ее не выдала, – приободрилась Адель.
– Этого ты знать не можешь,– мягко поправил Бог. – Тебе ничем не угрожали и особо не брали за горло. Но, тем не менее, факт есть факт, ты, действительно, ее не выдала. Знаешь, где она сейчас? В Бельгии, замужем за бельгийцем. У них собственный ресторан. Дела идут ни шатко ни валко, но вполне сносно. У них двое детей и шестеро внуков. В прошлом году муж умер. Она очень располнела, и когда смеется, глаза превращаются в щелочки. Она любит кофе с лимоном и шоколад.
Адель вспомнила пышногрудую, с осиной талией Марьям и вздохнула.
– Ты была отменной хозяйкой, очень гостеприимной, щедрой на руку, – продолжал Бог.
– Ты расцветала, если кто-то хвалил твою стряпню или спрашивал рецепт.
Адель вспомнила, что муж никогда не хвалил ее за еду, и насупилась.
– Но он никогда не ел без тебя, – ответил Бог. – Ты ведь об этом сейчас подумала? Помнишь, если он шел к кому-то в гости, то приходил почти голодным и набрасывался на то, что приготовила ты?
Адель вспомнила, что ее угрюмый муж действительно предпочитал есть дома и только то, что приготовила она. Даже у свекрови ел очень мало. Адель недоумевала, как можно приходить из гостей или со свадеб голодным, и роптала, что постоянно приходится стоять у плиты без слова благодарности. А оказывается, вот оно что…
– Значит, я хорошая? – робко спросила она.
– Обыкновенная. Какая есть.
– Вы, Вы… позволите? Если вы говорите, что не можете судить, то тогда…
– Кто судит? Жизнь. Больше никто. Я только могу наложить последний рескрипт, вроде как поставить печать.
Адель собрала всю волю и приготовилась слушать, но Бог молчал. Молчание затянулось. Внезапно возникла та же женщина в клетчатой юбке и светлой кофте с бантом. Она поманила Адель за собой, и они пошли обратно.
Адель очень хотелось обернуться, но что-то ей подсказывало, что этого делать не надо. Внизу уже не было осьминога в колготках и какая-то женщина в синем халате мыла пол. Провожатая, так же молча, довела Адель до подножия пригорка и тихо толкнула ее в грудь.
– Возвращайся, – едва заметно улыбнулась она.
– А как? А что? Как же? – захлопала глазами Адель. – А как же… Он?
И она в ужасе подняла глаза наверх. Холм был покрыт туманом.
– Ты же с ним поздоровалась, – усмехнулась женщина и медленно стала подниматься наверх.
… Адель очнулась в своей кровати. Дочка с опрокинутым лицом хлопотала вокруг нее. На лбу Адель лежал мокрый коричневый платок, и окно было настежь открыто.
– Что случилось? – спросила Адель. – Ты почему открыла окно? Холодно же.
– Ты еще спрашиваешь, – заплакала дочь. – Ты стонала, хрипела, кричала во сне, потом вообще сознание потеряла. Я не знала что делать, скорую хотела вызывать. Что с тобой было?
– Ничего особенного. Сердце немного.
– Мама, с сердцем не шутят. Так же нельзя.
Адель посмотрела на дочь и впервые увидела, как осунулись и обвисли щеки дочери, а под глазами пролегли старческие морщинки.
– Бедная моя, бедный мой ребенок, – тихо сказала она и погладила дочь по щеке. – Ну, пойдем завтракать. Сейчас встану.
Над городом уверенно вставало туманное зимнее утро, и серый свет его был ласковым как замша, но холодным.
Автор: Ляман Багирова
Оставить отзыв
